было бы здорово если это гладкое безграничное, просторное лицо действительно существовало. Два наглых глаза.

Кто Сергей Михалков?
Я Сергей Михалков!!

почему ты продал книгу?
почему бы не продать
в свое время даже продал
я своих отца и мать
в свое время продал почку
продал даже кабана
котелок, писюн, сыночка
жабу, римского слона,
плесень продал, продал пятки,
продал пол и потолок
продавал новый год и святки,
продал ленина и смог
даже выменять на грош
тот рисунок где похож
был на обезьяну стул,
фото где старик уснул
продал бабке, что спала.
Но зато купил осла,
прикупил себе мармышек,
шишек выкупил в лесу,
нахера мне эти книжки?
я улов домой несу!

В больнице от тебя должны остаться только фамилия, рот и жопа. Только так ты можешь остаться довольным. Потому что ни рот, ни жопу, ни фамилию не волнует, то что они спят на грязном белье, в душной комнате, едят котлеты из мяса помноженного на хлеб, воняют, опухают от скуки и трясутся от холода.
У моего соседа было два взаимоисключающих занятие – спать и блевать мутной зеленой жижей в трогательный горшочек. Пацаны пялятся в телек, варят чаи и матерят градусники, которые опять дают больше чем нужно для выписки, послушно разворачиваются жопами кверху, как только открывается дверь, стонут во сне, хоронятся под одеялами, лезут на стену, выходят курить, растворяются в воздухе.
Больница вне места и времени, если смотреть из окна видно забор и почему-то колючую проволоку, в другом окне серая пустота и неизвестно откуда взявшиеся бобики. Проснувшись ночью, теряешься где ты и что ты, почему эти потные розовые стены и почему форточки замотаны скотчем? Добровольное заключение, у всех есть одно общее – вирус.
В коридоре лежит негр, неговорящий по-русски, его лечат как и всех, тем же чем и всех. В туалете почему-то дежурят чеченцы в майках МЧС, стреляя друг у друга сигареты. Когда становятся чуть лучше в том же туалете можно дуть план.
У меня все это время два страха: что папа найдет мои стихи и порнуху на компе и что врачи найдут тгк у меня в крови.

На третий вечер становится особенно понятно, что в 20 лет есть вещи пострашнее…
В больничном сортире в компании тазиков для умывания больных, ведер для мыться пола, склянок, куда больные по утрам добровольно складывают дерьмо, ночных горшков, уток, емкостей для блевоты, половых тряпок, грязи, харчков и лысого чечена, который пялится в зеркало на свою чахлую бицуху, становится понятно, что плохо это не когда ты опять весь вечер просидел в сети и лег спать совершенно пустым или забухал на все выходные, плохо это ни когда ты неделю кидался по вписками, становится ясно, что тяжесть безделия, которую ты испытываешь не есть главная тяжесть.
Становится ясно, что есть чувство куда более колоссальное и уничтожающее тебя своей пустотой. Когда ты не можешь открыть ни глаз ни рта, потому что они рождают крик и слезы, не можешь позвонить, потому что некуда.
Вокруг только решетки и запертые двери.
В такие моменты нужно набрать воздуха в легкие, любого, какой попадется, будь то сортирный дым, или палатная духота, или потный воздух коридора, набрать его сколько можно, моргнуть глазами, обратив зрачки двумя полированными серебряными дисками и медленно холодея, подниматься в воздух, становясь хладнокровной рыбой стратосферы, смотреть вниз с пониманием, надуваясь все больше, серебря тело инеем, улыбаться.

миру нужна война, кровь, пиздец и хаос. тогда мир становится монохромным.
если давать ему жить как он есть, он усложняется бесконечно.

если бы классе в восьмом я бы полюбил какую нибудь Таню, а такое кажется даже было на самом деле, я бы обязательно посвятил бы ей эти слова:

"Я пою для тебя, Таня. Мне хотелось бы петь лучше, мелодичнее, но тогда
ты. скорее всего, не стала бы меня слушать вовсе. Ты слыхала, как пели
другие, но тебя это не тронуло.
Сегодня двадцать какое-то октября. Я перестал следить за календарем. В
нем есть пробелы, но это пробелы между снами, и сознание скользит мимо них.
Мир вокруг меня растворяется, оставляя тут и там островки времени. Мир --
это сам себя пожирающий рак... Я думаю, что, когда на все и вся снизойдет
великая тишина, музыка наконец восторжествует. Когда все снова всосется в
матку времени, хаос вернется на землю, а хаос -- партитура действительности.
Ты, Таня, -- мой хаос. поэтому-то я и пою. Собственно, это даже и не я, а
умирающий мир, с которого сползает кожура времени. Но я сам еще жив и
барахтаюсь в твоей матке, и это моя действительность. Дремлю... Физиология
любви. Отдыхающий кит со своим двухметровым пенисом. Летучая мышь -- penis
libre. Животные с костью в пенисе..."
Генри Миллер "Тропик Рака"


я думаю Таня бы оценила.

я застрял тут как пушкин в болдино, кругом настоящая осень и халера.
Вчера я опоздал на поезд, тем самым дав себе шанс прожить еще два дня. Пустой в пустой квартире без воды и света, дичаю, даже плачу ночами. Что то такое очень новое, очень неожиданное. Когда ты приехал домой и тебе негде ночевать, не потому что нет места, а потому что ты принципиальная тварь, саркастический уродец, прыщавая истеричка.
В итоге сворачиваешься калачиком на пыльном пустом диване в пустой и пыльной квартире, которую сам уже прокурил всю вдоль и поперек, и думаешь, думаешь о том какой ты одинокий и несчастный, как было бы круто если бы сейчас пожалели. Жалко себя чувствуешь вообщем.

Лучше всего это та цикличность с которой приходят вечера, вместе с вечерами приходят парни, два литра пива и сыр косичка копченая. Пиво уходит как вода, косичка монотонным чавканием сжирается, спокойные оженевшие парни, каждый весом по центнеру, уходят. И становится легче. не много и не на долго.

кругом мертвые голуби, я вижу штук по 5 в день, кроме шуток.
никогда не было так пусто.

а еще сейчас мне кажется что только и богатые и влиятельные люди могут отказаться от сублимации.
а я вот смог только отказаться от запятых в этом посте.

викенд спонтанного раздевания.

ну все же нормально, если остановиться и задуматься, все очень хорошо. но только как тут остановишься, когда так ебически несет...

некуда засовывать собственную невъебенность, когда ты слушаешь земфиру с диска и все понимаешь. и все чувствуешь.
нет музыки, есть ситуации.