Я прекрасно помню как и почему на столе оказалась монтажная лента. Плотная, не то что малярная, липкая и крепкая – хуй порвешь. Говорю – давайте свяжем тебе руки и ноги, за спиной соединим в одной точке и будешь ты лежать на животе, как коробочка, пока совсем дурно не станет. Только положить надо в сухое и теплое место, потому что на полу продует, наверное. Я помню такое, я такое любил, даже не то чтобы любил, но интересовался.
Я вроде шутил, или, по крайней мере, вел себя как обычно, так что сам особо не врубался на сколько всё это серьезно.
- давай.
Руки жалко было, я думал что следы могут остаться, когда развязывать буду, так что снял с себя рубашку и предложил ей. Она надела рубашку, легла на кровать в комнате и послушно дала обмотать себя лентой, не по фигне, так обмотать, что кисти посинели. После того как я закончил мы все вместе убежали на кухню, чтобы поймать там небольшую истерику по поводу всего произошедшего, полежать на холодном кафеле и одуматься. Оставили её там одну, в темной комнате, семнадцатилетнюю.
Когда припустило мы пошли поить её шампанским и кормить шоколадом. Она так мило свешивалась на край кровати, кушала с рук, а когда пила, мне приходилось приподнимать её на бок, чтобы не захлебнулась.
***
А потом эти ебаные ананасы. Я их спиздил, ну то есть как спиздил, просто забыл отдать, а потом решил, что пусть будут мои. Неожиданно так нашел и очень обрадовался. А потом обрадовался ей и отдал радостно радостные ананасы. Целую банку консервированных ананасов.
И все было бы хорошо, если бы у нее не было мужчины, а в столовой был бы консервный нож.