когда я трезв я муму и герасим, мама, а так я война и мир
Жизнь проходит среди старух заворачивающих банки волосы, старух похожих на огромных морщинистых черепах, сухих старух на рыках и толстозадых динозавров в давке общественного транспорта.
Все складывается.
Я не хотел идти, почувстовал, что дом мне отомстит, вместо тепла. Мы даже не знали, что хотим купить. Продавщица, глаза измазаны синим, ставит в холодильники шершавые темные баллоны дешевого пива, с видом обреченным, лишенным всякой надежды. Спрашивает парней, откуда у них костыли так, что знает, говорит что её муж переломал бедренную кость, так будто это они во всем виноваты. Сколько стоят костыли? – А давайте я вам принесу. Из машины выскакивает грязноватого вида блондинка и бросаясь мне на шею выясняет только три вещи – когда я приехал, на долго ли собираюсь оставаться, можно ли меня потискать. Лицо не кажется мне знакомым. Реальным и знакомым остается только фиолетовая полоска неба, порезанная тополями как пространство эквалайзера.
На груди, ровно посередине огромная саранча, размером с варежку – одно из самых серьезных потрясений - два нахмуренных глаза. Силы не покинули меня, сдержал крик, мягко стряхнул её на бордюр.
Что же может являться символом, если не может быть таковым саранча чуть правее сердца?